The Tudors.

Переворот в душах и … в кошельках

Если верить историкам, все началось с бумажки, которую 31 октября 1517 года дюжий профессор богословия Мартин Лютер приколотил к дверям замковой церкви в Виттенберге. Бумажка была пространная. В 95 пунктах текста профессор подверг сокрушительной и совершенно справедливой критике теорию и практику католической церкви. Главным из пунктов был тот, что указывал на вещь, вообще говоря, само собой разумеющуюся, – если бог всеведущ и всемогущ, то зачем для общения с ним верующему нужны загребущие посредники, – то есть, попы? Конечно, в свое время перекупщики духа святого подвели под свои права особую теорию (пользуясь и общим одичанием населения в раннее средневековье). Известно, что читать Библию в средневековой Европе имели право только священники, и то на латинском языке. О, кампания «Папа римский и… племянники» (чаще всего именно они были его «премьер-министрами») умела хранить тайну своего вклада! Но час икс пробил, и осеннее обострение краснорожего виттенбергского профессора получило самые далеко идущие исторические последствия.

Тезисы Лютера стали той спичкой, что зажгла пожар Реформации. Европейское общество было уже готово сбросить путы средневековых догм и ограничений, одним из которых был авторитет окончательно зарвавшейся в стяжательстве католической церкви. Поднимающейся буржуазии нужна была эффективная и дешевая церковь, а крепнущим национальным государствам – независимость от корыстных амбиций римского первосвященника.

Неслучайно первое «фэ» римским папам было произнесено на немецкой земле. Власть католической церкви воспринималась в Северной Европе как диктат Рима, как вмешательство чужаков. Бури Реформации и Контрреформации разорвали карту Европы примерно поровну, – причем к Лютерову протестантизму отошел большей частью германский по своим корням Север. Романский Юг, слишком художественно настроенный, так и не смог отречься от красоты и помпы католического богослужения.

Лютера поддержали разные силы: корыстные князья, мечтавшие присвоить церковное имущество, буржуа, интеллектуалы.

Революция произошла не только в головах, но и в кошельках европейцев, ведь 16 век – время Великих географических открытий. Из Америки в Европу хлынули потоки золота и серебра, и это имело самые парадоксальные последствия для европейской экономики и политики. Цена золота многократно упала, разразилась неслыханная инфляция. Все цены подскочили в 4–5 раз! Простые граждане часто шли по миру, а монархи не могли наполнить казну. Все это усиливало социальную напряженность. Для Европы наступило время мятежей и смут, которые порой принимали форму гражданской войны (в Германии. Франции, Нидерландах).

Европа буквально захлебнулась «золотом инков», а экономика Испании просто пошла ко дну. В самом деле: зачем развивать промышленность, если все можно купить у соседей? В результате «индейское» золото оседало не в карманах испанских королей и их родственников германских императоров, а в кошельках французских, английских, голландских и немецких бюргеров.

И все же 16 век – время гегемонии Испании. Не только испанское золото, но и испанские моды, испанский язык доминируют в обиходе всей европейской знати. Воинственная испанская армия остается сильнейшей в Европе до середины 17 столетия!

Однако план создания всеевропейской единой монархии придет не из Толедо или из совсем маленького тогда Мадрида, а из… всем нашим современникам отлично знакомого Брюсселя!

Во всяком случае, именно в этом городе прошли детство и юность того, кто чуть было не стал всеевпропейским монархом.

Карл Пятый – «общеевропейский» монарх: несостоявшийся проект века

Итак, знакомьтесь, – главный претендент на титул мирового лидера всех времен и народов император Священной Римской империи германской расы и король Испании Карл Пятый Габсбург. Именно он мог бы с наибольшим основанием сказать, что в его империи никогда не заходит солнце. Не только вся Южная Америка, часть Америки Северной, но и бОльшая часть Западной Европы находилась под его скипетром. Островками независимости оставались лишь Франция, Британия, Польша и Скандинавия.

Карл Пятый был внуком австрийского императора (и императора Священной Римской империи германской расы) Максимилиана Второго. Сей мудрый дедушка сформулировал основные принципы политики для себя и своего внука, – а заодно и поставил цель создания на базе монархии Габсбургов мировой католической империи.

Любопытней всего, что в то воинственное время Максимилиан Габсбург, как и его внук, предпочитал действовать мирными средствами. Лозунгом дня стали его слова: «Пусть весь мир воюет, счастливая Австрия будет заключать браки!» Звучало весело и гуманно, но так по духу старосветски, так средневеково еще, так феодально!.. Как будто территории и населяющие их народы (которые уже имели начатки гражданского общества) – всего лишь имущество какой-то очередной прыщеватой принцессы…

Впрочем, благодаря этим бракам небогатый, в общем, Максимилиан прибрал к рукам самый процветающий «регион» тогдашней Европы – нынешний Бенилюкс, включая и северо-запад Франции, ведь он был тестем самого Карла Смелого – последнего герцога Бургундского, так хорошо знакомого нам по «Квентину Дорварду». От него Карл Пятый унаследовал оттопыренную губу (ставшую фамильной чертой всех последующих Габсбургов) и чудовищно сложный и нудный этикет, о котором мы расскажем немного позже.

Итак, с конца 15 века голубая кровь Габсбургов стала общеевропейской валютой. Браки заключались весьма расчетливо, так что маленький Карл получил права не только на австрийскую, но и на испанскую корону. Последнее обстоятельство было особенно важным, ведь приданым Испании были ее колонии…

Но за все в жизни приходится платить. Женщина, которая принесла в дом Габсбургов корону Испании, рано лишилась мужа и впала во мрак безумия (Хуана Безумная). Ее сын Карл (родившийся в 1500 году) воспитывался у тетки Маргариты в Брюсселе. Карл походил внешне на свою мать, всю жизнь страдал мучительными мигренями и с 30 лет – подагрой, но мужественно боролся с болячками.

Он получил космополитическое воспитание. Карл владел несколькими европейскими языками и великолепно умел подлаживаться под тон любого из народов тогдашней Европы. Судьба не наградила его броской внешностью: он был невысок, худощав, а рот постоянно держал открытым. Но зато он был амбициозен, осторожен, прагматичен и… благороден! Вероятно, тезка и прадедушка Карл Смелый вдохнул в него рыцарский дух, – Карла Пятого историки дружно называют последним рыцарем на троне.

Ах, все эти замечательные сами по себе качества шли вразрез с наступившей эпохой Возрождения! И духовная основа политики Карла (католицизм, идеология средневекового феодального общества), и ее цель (наднациональный союз в эпоху становления национальных государств), и рыцарственные методы ведения политики, – все было трачено молью! Карл Пятый получил самый большой куш на Земле, но как политик и человек остался в безвозвратном уже «вчера».

Главный его соперник Франциск Первый Французский был полной противоположностью Карлу, но зато плотью от плоти эпохи Возрождения. Жизнерадостный этот верзила, прекрасный поэт и плохой полководец продул Карлу важнейшие битвы и даже в плен к нему угодил, но история была на его стороне, и носатый француз, предававший все договоренности, «кидал» и «кидал» губастого австрийца, как мальчика, – так что, в конце концов, даже оказавшись в одном городе, они отказались встречаться друг с другом, и переговоры за них вели их ближайшие родственницы. Впрочем, за свои кидания Франциск заплатил сполна: Карл осадил Париж, и французский король умер… от огорчения. Впрочем, победа Карла была победой Пирровой: не имея средств закрепить победы, Карл вынужден был «подать в отставку».

Кстати, с Франциском они пересеклись впервые, когда Карл был еще только эрцгерцогом, а Франциск вдруг стал королем Франции. Когда австрийский посол приветствовал Франциска в новом качестве, тот брякнул, что и он посылает привет своему вассалу Карлу, – и это было, с юридической точки зрения, вообще-то верным, поскольку как держатель Бургундии Карл был вассалом французской короны. Посол рассмеялся и заметил на это: «Но ни один государь не является для вас более опасным врагом, чем этот вассал, сир!»

На выборах императора Священной Римской империи Франциск чуть было не опередил Карла. Однако тот вовремя заключил соглашение с банкирами всей Европы баронами Фуггерами, получил от них колоссальные займы на подкуп князей-избирателей и стал, в конце концов, императором. За финансирование этого амбициозного проекта Карлу пришлось всю жизнь расплачиваться с ними «золотом инков», – и вот еще почему Германия процветала в 16 веке куда как больше, чем владычица колоний Испания!..

Бесконечные войны с Франциском за обладание Италией (в них Карл все-таки победил), улаживание свар между католиками и протестантами в Германии, отстаивание австрийских границ от напора турок, – все это могло подточить и более могучий организм, чем тот, которым бог наградил «всемирного императора».

Карл буквально изнемог в этой борьбе и – редчайший случай! – добровольно сложил с себя императорскую корону в 1555 году. Германию и Австрию с их проблемами он отдал брату Фердинанду, а Испанию с ее колониями – сыну Филиппу.

Сам он уединился в монастыре в Эстремадуре (Испания), где вел жизнь почти отшельника, ухаживал за своим садом и чинил часы. Существует анекдот, будто однажды он решил заставить двое часов показывать одно и то же время, и не смог этого сделать. «Я не могу согласить даже двух часов! Как же я мог мечтать согласовать многие народы, живущие под разным небом и говорящие на разных языках?!»

Последние месяцы жизни он провел в совершенном религиозном исступлении и, вероятно, впал в безумие. Скончался властитель мира в 1558 году.

«Кроваво-шелковый двор» на марше

16 столетие – время подъема национальных государств. Судьба Французского королевства, как никакая другая, это доказывает. Не раз враги осаждали столицу и даже вступали в Париж, не раз страна оказывалась в лапах экономического кризиса и политических смут. Да что там «смут», – настоящей гражданской войны! Какое молодое и мощное сердце нужно было иметь, чтобы выстоять в этих смертоубийственных обстоятельствах! А ведь Франция не только «выживала», она жила, – и как ярко, как красиво жила! Живописуя ту эпоху, А. Дюма-отец не грешит против истины, – он только ее упрощает…

Это было время расцвета французской культуры, хотя она еще в немалой степени питалась идеями, принесенными из-за Альп, из пышно угасавшей ренессансной Италии. Вся первая половина 16 века прошла в борьбе французов и испанцев за обладание итальянскими территориями. Победили, не только на горе французам, консерваторы испанцы и австрийцы. Однако французы остались, вероятно, самыми прилежными учениками маэстро итальянского Возрождения. Умирающий Леонардо на руках Франциска Первого – вероятно, самый яркий символ союза двух великих культур.

Французское Возрождение – быть может, не такое утонченное и одухотворенное, как итальянское. В нем больше брутального жизнелюбия и в то же время чисто придворной, салонной «красивости». Но это естественно: средоточием культурной жизни во Франции был королевский двор, самый пышный, веселый, распутный и полный интриг в тогдашней Европе. Его называли «кроваво-шелковым». А один итальянец назвал французский двор настоящим борделем.

В 16 веке при дворе окончательно устанавливается политическая система, в основе которой – королевская постель. Король считается главой нации и источником власти, королева – дарует стране будущего монарха (между прочим, при стечении придворных масс обоего пола), а официальная фаворитка (по сути, вторая жена) осуществляет связи двора с широкой французской общественностью. Монархия была блестящая и вместе с тем еще вполне народная по духу: в большом зале королевского дворца Фонтенбло по пятницам устраивали балы для местных крестьян. Столь же демократичны были и нравы двора, к которому допускались тогда, по сути, все хорошо одетые люди.

Особое отношение у французов тех лет было к любви (ее культ) и к гигиене (ее почти полное отсутствие). Личный переносной стульчак считался предметом роскоши, его обивали шелком и бархатом, и этикетом вовсе не возбранялось принимать посетителей, сидя на этом троне естественных отправлений. Ночной горшок как предмет кокетства и похвальбы, – до этого в Европе больше никто и никогда не додумывался!

Островной эгоизм как залог процветания?

Почти весь 16 век англичане, можно сказать, отсиживались на своем острове. Их участие в войнах на континенте было незначительным, флот более-менее расцвел лишь к концу столетия. Но зато промышленность и торговля развивались весьма успешно, а политическая система страны была до поры до времени достаточно устойчивой и устраивала большинство населения. К этому социальному равновесию страна пришла через бури 15 столетия, через резню между сторонниками Алой и Белой Розы, в ходе которой была истреблена почти вся английская знать. Британцы извлекли уроки из этой войны, и хотя впереди были бури Английской революции 17 века, все же в основе политического мышления всех слоев английского общества, кажется, навсегда засела идея о компромиссе интересов как лучшей модели государственного и общественного устройства.

Итак, звезда Британии еще далеко не достигла своего зенита. Рядом с испанцами, итальянцами, французами, немцами англичане выглядели странноватыми провинциалами, – не очень отесанными, но довольно благополучными и до крайности самодовольными. Итальянский путешественник отмечал: «Англичане большие себялюбцы и очень дорожат тем, что им принадлежит. Они думают, что никто с ними не сравнится, и если увидят иностранца приятной наружности, то говорят: «Он выглядит, как англичанин; какая жалость, что он не англичанин».

Между тем, жизнь в тогдашней Британии была далеко не раем. В «Принце и нищем» М. Твена хорошо показано, на какую социальную деградацию была обречена значительная часть населения в ходе гонки за «первоначальным накоплением капитала». Развитие промышленности разоряло крестьян, да и многих помещиков. Неумолимая царица Рентабельность серпом проходила по массе судеб. Толпы разоренных крестьян наполняли пригороды столицы, превращая их в вертепы разбоя и разврата, а многие дворяне искали удачу на стезе пиратства.

Все большее влияние в стране приобретали буржуа с их жесткой идеологией самодисциплины и накопительства, – пуритане. Однако многим еще было грустно расстаться с нравами «веселой старой Англии», – тогда-то и родился миф о том, что в прежние времена англичане, дескать, были совсем другими: беспечными милыми гедонистами. Такими, как герои комедий Шекспира, хотя зачастую они и носят итальянские имена.

Впрочем, английский юмор и тогда уже выделялся своей специфической пряностью. Чего стоит, например, обычай на третий день свадьбы вызывать труппу актеров – больных из психушки!

Кстати, сами по себе свадьбы тоже были весьма примечательны. Мало того, что чуть ли не оргия устраивалась уже в церкви, но невеста должна была перецеловаться со всеми мужчинами, а наутро после брачной ночи «молодых» будили сумасшедшими серенадами и вообще, можно сказать, врывались в спальню, дабы убедиться, – все ли у них там ок! И это при том, что в среде знати, например, нередко заключались браки между 7-летними! Собственно, это были договоры между родителями «жениха» и «невесты» чисто материального свойства. Так что 14-летняя Джульетта была уже перестарком, и нередко до истинно супружеских отношений один из супругов не доживал, становясь жертвой скарлатины или какой другой детской болезни…

В Европе Англию называли раем для женщин, тюрьмой для слуг и адом для лошадей. Англичанка и впрямь имела больше прав, чем любая ее современница с континента. Путешественники отмечали, что англичанки, в отличие от голландок или немок, не сидят в лавках и не возятся с домашним хозяйством, препоручая все это мужьям и слугам, а сами только и делают, что красятся, наряжаются и ходят друг к другу в гости. Все отмечали красоту английских леди, но также и особенности английской моды, чересчур угловатой, аляповатой и «неповоротливой».

Тогда же всем путешественникам уже бросалась в глаза и любовь жителей туманного Альбиона к комфорту. Их дома сияли чистотой и уютом, что в сыром климате и неприятном соседстве с чужой нищетой было архинеобходимо.

Увы, английская политическая жизнь была далека от любого намека на уют. Правивший почти всю первую половину 16 столетия Генрих Восьмой оказался не только образованным человеком и неплохим спортсменом и музыкантом, но и гневливым параноиком, распутником и ленивцем. Он был женат шесть раз, – часть своих жен Генрих казнил по вздорным порой подозрениям, с частью развелся. Но лиха беда начало: чтобы развестись с первой женой – Екатериной Арагонской – ему пришлось переменить веру… Дело в том, что королева была ближайшей родственницей Карла Пятого. Портить с ним отношения папа не захотел и брак расторгать отказался категорически. Вот тогда-то Генрих Восьмой и «отпал» от католической церкви, перешел в протестантство, объявил себя главой английских протестантов (так сказать, «почетным святым и папой римским своего королевства») и на этом основании развелся с постылой Екатериной.

Этот внутрисемейный скандал имел далеко идущие для всей Британии последствия. Буржуазия неожиданно для себя получила идеологическую опору. И хотя английский вариант протестантизма мало чем отличался от католичества, а дочь Генриха Мария Тюдор предприняла попытку возродить католичество на английской земле, все же Англия в целом осталась верной курсу короля-женолюба, что открыло ей новые исторические перспективы.

Остальная Европа

В начале этого века Италия теряет национальную независимость. Но творческий импульс Возрождения здесь так силен, что пышное итальянское угасание растянется на целый век. Италия как колыбель католицизма станет главным очагом Контрреформации, – крестового похода католиков против протестантов. Орден иезуитов (основанный испанцем Лойолой) – это Контрреформация; пышные храмы Рима (включая собор Святого Петра) – это тоже Контрреформация.

С помощью испанского золота папы запускают колоссальную пропагандистскую машину, организуют шпионскую сеть по всей Европе. О, святым отцам есть, что терять! И кстати, на первых порах они добиваются ощутимого успеха. К концу 16 столетия католиков в Европе значительно больше, чем протестантов, и они намного богаче и влиятельнее.

Наконец, папы начинают почивать на лаврах. 16 век для папского Рима (для города) – это время безграничного мотовства и прожигания жизни. Неиссякаемым потоком течет в Рим испанское золото. Римляне просто перестают работать. Вернее, востребованы только три профессии: нищие, разбойники и проститутки. 800 публичных женщин на Рим, женское население которого составляло 35 тысяч! И это только учтенные. А сколько куртизанок, выдававших себя за знатных матрон, а сколько «свечных потаскушек» (то есть деклассированных пьянчужек) оказалось за бортом папской переписи!.. Папский Рим вспоминает все грехи Рима древних императоров, и вот уже фактически официально регистрируются однополые браки, причем они сопровождаются венчанием в церкви!

Не менее пышно угасает (вернее, пока только отцветает) Венеция. Этот город-республика баснословно обогатился в 13–15 вв. за счет средиземноморской торговли. Но Великие географические открытия изменили основные торговые пути, и «Моря царица, Веденец славный» вынужден был проматывать накопленное уже без каких-либо серьезных исторических перспектив для пополнения кошелька. Однако венецианцы делали это с неимоверным великолепием и широтой. Расцвела венецианская школа живописи (Веронезе, Тициан, Тинторетто), славящаяся своим изумительным, роскошным колоритом.

Жизнь в Германии отличалась своими парадоксами. Несмотря на Крестьянскую войну, вражду католиков и протестантов, продолжавшиеся как эхо средневековья процессы над ведьмами Германия в целом процветала. Нюрнберг, Аугсбург, Гамбург были богатейшими городами с массой искусных ремесленников, с бездной ловких торговцев и финансистов.

Во главе всех них стояли бароны Фуггеры – те самые, что сделали императором Карла Пятого, а потом десятилетиями высасывали из его карманов в виде диких процентов американское золото.

«Обедали в зале, где было больше золота, чем красок, – вспоминает мемуарист. – Мраморный пол был скользким, как лед. Огромный стол, стоявший посередине, покрыт венецианским стеклом, стоившим больше тонны золота». Герр Фуггер показал гостям дом, в котором мог бы разместиться весь императорский двор, а также свое казнохранилище, на сокровища которого можно было бы купить империю. Мускусная роза была впервые в Европе привита в саду герра Фуггера, а садовник другого немецкого финансиста впервые стал разводить тюльпаны…

Нидерланды считались частью владений испанской короны, но ничего общего с обнищавшей от отсутствия собственной экономики Испании они не имели. С глубокого средневековья Нидерланды были регионом процветающей торговли и ремесла. Они давали Карлу Пятому едва ли не половину доходов, – это с учетом даже и американского золота! Естественно, испанцы вцепились в сии туманные золотоносные территории мертвой хваткой.

Источник